Не могу похоронить ещё одного друга — мой опыт волонтёрства в детской психиатрической больнице
Мы публикуем текст Каси Красавиной. Кася Красавина — журналистка, прозаик, пишет рассказы и публикуется в различных журналах. Окончила магистратуру философского факультета МГУ. В данный момент учится в МосГу на оперную певицу.
***
Когда хочется быть нужной, но при этом ты одинока, невольно задумываешься о волонтёрстве. Чтобы решиться на этот шаг, необходимо преодолеть внутренний блок. Ты борешься со страхом перед чем-то новым и неизведанным, со страхом, что ты не подойдёшь, сделаешь что-то не так, что тебя не примут, и, конечно же, что твоя жизнь изменится. Волонтёрство действительно меняет жизнь. Но туда стоит идти хотя бы просто затем, чтобы услышать: «Я хочу остаться ради вас».
Даниловцы
Зимой 2014 года мне пришлось непросто. Я рассталась с любимым человеком (вскоре мы снова сошлись и даже поженились, но это другая история), только переехала в Москву и чувствовала себя неприкаянной и чужой. Я жила одна в однушке на северо-западе и была предоставлена сама себе. Учёба у меня начиналась в шесть вечера, а весь день я бесцельно бродила по незнакомым районам или же просто спала. Вкуса к жизни не было. Очень хотелось быть кому-то нужной, полезной. Одним зимним вечером меня посетила мысль о волонтёрстве, хотя раньше я ничего об этом не знала. Я подумала, что должна немедленно привнести в свою жизнь какой-то смысл, тем более, у меня так много свободного времени. Начала искать волонтёрские организации и первыми в поисковике мне попались «Даниловцы» — крупное общественное добровольческое движение. Я узнала, что у них есть волонтерские группы в детской психиатрической больнице №6 (ныне — центр психического здоровья имени Сухаревой). Волонтёрами могут быть только девушки и женщины от 18 до 45 лет, они работают только в женском отделении. Я решила, что это именно то, что мне нужно, потому что сама с юных лет имею проблемы с ментальным здоровьем и знаю не понаслышке, как это может быть тяжело, особенно, когда к этому подключаются проблемы, свойственные для подросткового возраста — непонимание сверстников и родителей, одиночество, ненависть к своему изменившемуся телу, острое желание бунта и самовыражения. Я хотела общаться, поддерживать, дружить. Я хотела помогать, и с этой установкой подала свою заявку на сайте.
16 декабря 2014 года — мой первый день в детской психиатрической больнице № 6 в качестве волонтера. Я очень много прошла в тот день, обошла много мест, где не была раньше.
Даниловский район, где всё завязано вокруг Даниловского монастыря — даже стоматологическая клиника при нем. Я ищу здание напротив монастыря. Опоздала на собеседование на 20 минут. Молодая, но строгая женщина, отругала меня и сказала, что если я так опоздаю в больницу, меня не пустят. Но это правда: занятие начинается в 16:45, а в 18:30 уже подходит к концу, и если опоздать, просто не будет времени доделать поделку или доиграть в игру, что расстроило бы подопечных.
Дали заполнить небольшую анкету. Там был вопрос, есть ли у вас психические заболевания. Я соврала, что нет. Сейчас я бы так не поступила, но тогда мне казалось, что именно благодаря этой моей особенности я могла бы много дать своим подопечным, лучше понять их.
[Прим. Дочери Сиф — Редакция настоятельно не рекомендует вам врать, когда вы заполняете анкеты для волонтёрской работы.]
Женщина из «Даниловцев» дала мне номер куратора Лизы. Я позвонила ей двумя часами позже. В это время заходила в Цветной посмотреть на новогоднюю ярмарку и гуляла в районе Сретенки, где никогда не хожу, а жаль: я бы хотела, чтобы жизнь свела меня с этим районом. Экзистенциальную тоску навеял переулок Последний. Я тайком заходила в инстаграм бывшего молодого человека и видела недавно фотографии из этого переулка. Ему было так же плохо, как и мне. Зачем-то я тоже решила пойти туда, видимо, в надежде, что это сделает нас ближе, что переулок хранит его дух. Есть что-то трагически несбыточное в его названии, хотя оно означает лишь то, что он когда-то был последним от центра города по нечётной стороне Сретенки. Затем, греясь в каком-то кафе, я набралась смелости и позвонила Лизе. Она сказала, что я могу прийти прямо сегодня.
Больница номер шесть
Поехала на станцию Ленинский проспект. Неуютно. С одной стороны — рынок, с другой — огромная мрачная статуя Гагарина. Было уже темно, я замёрзла. Боялась очень. Подошла Лиза, и с ней две девушки-волонтёрки. Она спросила, куда я хочу: к младшим или к старшим, я сказала, что однозначно к старшим, а это, оказалось, очень хорошо, потому что все обычно хотят к маленьким. Мы шли минут пятнадцать вдоль промзоны. Больница огромная — без сопровождающего я бы заблудилась.
Мы пришли в комнату на первом этаже, напоминающую школьный класс. Лиза сказала, что сегодня мы будем делать открытки на рождественскую тему: достала цветную бумагу, клей, фломастеры и ножницы. Ножницы разрешаются только одни на группу: бывало, что девочки могли нанести себе самоповреждения прямо во время занятия. Лиза сказала: «Мы — православная организация, поэтому мы всегда молимся перед работой, но если ты неверующая, можешь просто настроиться на позитивный лад». Девочки помолились, я просто постояла в сторонке, продолжая бояться. Затем мы разделились: две девушки пошли к младшим, а Лиза — со мной, к старшим. Ей 25 лет, она окончила филфак МГУ и работает учительницей в коррекционной школе.
Впечатления от больницы в целом остались приятными. Мрачная она только снаружи, а внутри классы, как в обычной школе. Девочки не отстают от программы и делают всю домашку. Врачи и нянечки, которые мне встречались, все были добрые. Но больница есть больница, особенно психиатрическая. Отделение острое, поэтому диагнозы у всех тяжёлые. Очень многое нельзя: к окнам, в правилах написано, нельзя даже подходить, хотя на них, естественно, решётки. В свою очередь, волонтёрам нельзя фотографировать детей, нельзя давать им позвонить, нельзя ничего передавать.
На сайте «Даниловцев» есть памятка о том, как вести себя волонтёрам в первый раз. Конечно, стоит учитывать специфику места и проблемы подопечных. Среди младших есть гиперактивные дети, каждому нужно уделить внимание. Старшим важно задать морально-нравственный ориентир. Волонтёры заходят в комнату, здороваются, предлагают заняться поделками или настольными играми. Но при мне игр ни разу не было, только мастер-классы. Затем волонтёры подготавливают рабочее место: сдвигают столы, раздают цветную бумагу и прочие материалы. За работой мы разговариваем о разном. Вопреки моим опасениям, подопечные очень открыты, им важно выговорить всё, что у них на душе. Они говорят о своём настроении, об отношениях с мальчиками и подругами, об обстановке дома. Иногда — о болезни. Самые распространённые проблемы среди подростков 13–17 лет — депрессия, анорексия и пристрастие к наркотикам.
Портреты
В первый день я запомнила всех по именам. Я представляю комнату, кто где в ней сидел, помню все лица. Девочки налетели на меня со всех сторон, стали меня разглядывать, громко хвалить — а какой кулончик у тебя, какая юбочка. Давай всё расспрашивать — а сколько тебе лет, а замужем ли ты, а какая тебе нравится музыка, а я больше всего боялась недоброжелательности, даже агрессии, ведь не каждый подросток захочет, чтобы к нему лезли со всякой ерундой. В первый день делали рождественские открытки со звездой из оригами, причём, самая кривая вышла у меня.
За своё недолгое время волонтёрства я вела дневник. Это очень помогло мне, потому что теперь я могу вспомнить всё именно так, как было тогда, ровно шесть лет назад. Благодаря этим заметкам у меня сохранились дорогие сердцу портреты моих подопечных. На всякий случай я изменила все имена.
Первая, кто заинтересовалась мной, была Настя. Ей 14 лет. Неформалка, слушает готику, фанатка группы «Король и шут». Она очень импульсивна, требует много внимания к себе. В первый день я больше всего общалась именно с ней и успела многое о ней узнать. Настя не отлипала от меня, а мне было в радость встретить такую образованную школьницу. Любит читать, рисует депрессивные картинки, пишет очень красивые и складные стихи. Любит маму, отца то ли не знает, то ли просто не любит, встречается с парнем, который намного старше неё. Все руки изрезаны, но это не попытки суицида — она так «успокаивается», выпуская агрессию. У Насти обостренное чувство справедливости: рассказала мне, как на улице накинулась на мужика, который бил девушку. На второй мой день волонтерства она уже готовилась к выписке, радовалась и шумела, а я смотрела на неё и думала, что у неё всё будет хорошо. Напоследок я спросила Настю, кем она хочет стать. Ожидала услышать творческую профессию, однако она ответила: «Не знаю, мама говорит, язык хорошо подвешен, наверное, юристом надо быть».
Маша, 13 лет. Толстая добрая девочка, мне показалось, есть что-то мудрое в ней. Сказала, что мечтает покачаться на качелях, а я неосторожно спросила: «А разве здесь во дворе их нет?». Та ответила: «Нет, это же психушка. Качели нельзя — с них можно упасть. Горку нельзя — с неё можно упасть. И вообще нас гулять не выпускают».
Другая Настя, 15 лет — выписалась в один день с Настей-неформалкой. Та ее дразнила за внушительного размера бюст. Веселая простая девочка, с первого взгляда и не скажешь, что она больна, но ментальные болезни, как и многие другие, зачастую остаются невидимыми. Надеюсь, что к моменту выписки она была уже здорова. Она сказала: «Я бы осталась ещё ради Лизы и Каси». Было так приятно!
Марина, 17 лет, детдомовская. Марина беременна на позднем сроке. Хвасталась, что скоро выпустится из детского дома и ей дадут квартиру. Но врач по секрету мне сказала, что никакую квартиру ей не дадут, она отправится жить в ПНИ (психоневрологический интернат). Марина незадолго до выписки сплела для меня фенечку из ниток — такую тонкую и крохотную, что она едва завязалась на моем запястье.
Ира (13 лет) подарила мне чёрную маску с перевёрнутым крестом на лбу: она сама так её раскрасила. У Иры эпилепсия, и в психушке, как она сама говорит, ей делать нечего. Эпилептический припадок с ней случился прямо на моих глазах, во время нашего разговора. Другие девочки не любили её, были конфликты, её пришлось перевести в младшую группу. Она была очень расстроена и глубоко переживала. Мы, волонтёры, пытались донести до других, что надо жить дружно, тем более, в таких непростых условиях, но, если честно, не думаю, что к нам прислушались. Лиза, возраст не знаю — высокая полная девочка, светлые корни сильно отросли, значит, в больнице уже долго. Мне про неё сказали, что она только выписалась, а на следующий день не пришла ночевать домой, и мама тут же сдала её обратно.
Тася, 15 лет — единственная, кто не участвовала в занятии. Сидела в классе на диване с Машей, которая позже присоединилась к нам, девочки разговаривали по душам, много матерились — им сделали замечание. Я не стала к ней лезть. У неё тяжёлый взгляд, но что-то промелькнуло в нём на миг, и я поняла, что она на самом деле очень хорошая, как и все они. Тася была одной из немногих девочек, с кем я продолжила общаться в соцсетях после окончания волонтёрства. Я отдавала ей пакет своих вещей и украшений, фотографировала её с тогдашним молодым человеком. Уже тогда Тася начала употреблять тяжёлые наркотики, и понимая, что я больше не могу ей помочь, я перестала с ней общаться. Дальнейшая её судьба мне неизвестна.
Аня, 17 лет. Красивая девочка с длинными чёрными волосами и крошечной татуировкой на мизинце. Она уже учится в университете на клинического психолога. Говорит, очень хотела спать, не могла уснуть и объелась снотворного. Думала, что её положат во взрослую психиатрическую больницу, потому что в этом месяце ей уже будет 18. Олесе 12, но она выглядит старше своих лет — взрослая и серьёзная. У неё тоже длинные красивые волосы, но русые и кудрявые. В больнице она давно, в этот раз не прошла врачебную комиссию и плачет. Олеся, как и Аня, мечтает стать психологом.
Тут взрослая Аня говорит мне: «Вот бы тебе пообщаться с нашей Юлей. Она — самый умный человек, которого я только встречала».
«А где Юля?»
«В наблюдалке лежит. У неё психоз, она проклинает всех».
Думаю: «Что за Юля, интересно».
Юля
На момент нахождения в больнице Юле было 17 лет. У Юли, помимо психиатрического диагноза, были проблемы с наркотиками, как и у многих других подопечных. Но во время моего волонтёрства в больнице мы с ней ни разу не встретились: за эти месяцы она так и не покинула наблюдалку и не была допущена к занятиям. Через некоторое время она сама нашла меня и написала мне ВКонтакте. С Юлей мы сперва друг другу не понравились. Она изучала «Махабхарату», о чём мне было заявлено едва ли не на вторую минуту знакомства, считала «Низший пилотаж» Баяна Ширянова своей библией и с пеной у рта доказывала, что «Роман с кокаином» написал Набоков, а я не могла над ней не подтрунивать. Однако мы разговорились и наши отношения вскоре стали доверительными. Юля рассказала мне о дяде, который насиловал её в детстве, о своём первом парне, подсадившем её на наркотики. Он заставлял её заниматься проституцией и обносить квартиры, а сейчас он сидит в тюрьме. Юля жила в хорошем районе, в пятикомнатной квартире с домработницей, мама занималась бизнесом, папа умер. Отношения с мамой были скорее дружеские, но сложные: Юля не могла простить маму, что та сплавила её на своего душевнобольного брата, который творил с ней ужасные вещи. Мама любила роскошь, которая была чужда Юле, одевалась Юля, по собственному выражению, в «костюм шизофреника», состоящий преимущественно из джинсов и скромных рубашек в клетку. Знала ли её мама о том, что пришлось пережить Юле? Скорей всего, да. Но могла ли она вмешаться, остановить это?
Несмотря на все тяготы, выпавшие на её жизнь, Юля всегда была весела и беспечна. Говорила, что у неё никогда не было депрессии, а голоса в голове смешат её прямо на уроках и не дают сконцентрироваться на учебниках. Юля отлично знала химию, разбиралась в ботанике, рисовала причудливые акварели и души не чаяла в кошках, которых притаскивала домой с улицы, лечила и приучала к лотку. За два года нашей дружбы она то бросала наркотики, то вновь срывалась на употребление. В итоге мама отправила её в реабилитационный центр, где она провела полгода. После рехаба жизнь, казалось, пошла в гору: она посещала группу анонимных наркоманов и выдержала год чистоты, окончила школу с золотой медалью, поступила на химфак. Я всегда чувствовала за неё ответственность. Юля не умела говорить «нет» и люди пользовались ей, она была богата и пыталась купить чужое расположение, но всегда оставалась обманутой. В такие моменты мне было больно за неё. Я не раз отговаривала её от опасных решений — например, был случай, когда я еле убедила её не пускать домой сомнительных парней, которым она боялась отказать. Юля была на связи круглосуточно, она хотела общения, даже в моменты, когда я не могла его дать, например, когда у меня появился ребёнок и начались бессонные ночи. Она делилась со мной всеми подробностями жизни: куда сходила, что съела, чем порой раздражала меня. Поэтому, когда она наконец-то нашла себе парня, я была рада. Это был паренёк с её курса из благополучной семьи. Но когда его родители узнали о прошлом Юли, прочтя их переписку, они запретили ему с ней общаться.
Юля умерла, когда ей было 19 лет. Мне очень её не хватает. Я не удалила её из друзей ВКонтакте и иногда захожу к ней на страничку и даже оставляю записи. Никто до конца не понял, был ли это суицид. Я только знаю, что незадолго до этого у неё была другая попытка: после ссоры с мамой она наглоталась нейролептиков, которые хранились у неё дома в огромном количестве. Она пропала на два дня, и я, заметив её внезапное молчание, впервые заволновалась. Тогда она сказала мне, что сделала это из любопытства: просто хотела узнать, что будет. Я ругалась, она только смеялась. Говорила, что её даже ни разу не вырвало, просто проспала двое суток. Я знаю, что в тот роковой день она снова приняла большую дозу таблеток. Но не знаю, с какой целью она это сделала: хотела ли она умереть, или это был очередной беспечный «эксперимент» над собой.
Я волонтёрила всего три месяца, с декабря по февраль. Потом у меня поменялось расписание на учёбе и я больше не могла навещать своих подопечных. К тому же я сошлась со своим будущим мужем и ко мне вернулось счастье. Но всё это недолгое время меня не покидало ощущение, что я делаю доброе и полезное дело. Девочки ждали нас с нетерпением, встречали радостными криками. Я всегда считала, что делать поделки — скучно, но они с удовольствием делали всё, что мы им предлагали: оригами, аппликации, декупаж. Мне особенно запомнилось три вещи, ставшие для меня символами той небольшой эпохи. Первая вещь — это коробочка от конфет «Тик-так», наполненная блестящими маленькими звёздочками, которые можно высыпать на смазанную клеем бумагу. Вторая вещь — это расписанный в растманские цвета ёлочный шарик, который украшал значок анархии. Третья вещь — это самодельная рождественская открытка с красивыми наклейками с Девой Марией и Младенцем и цитатами из Библии.
Юля лежала на белом атласе в своей любимой одежде — рубашке в клетку и в джинсах. Она казалась мне такой маленькой и беззащитной в огромном американском гробу с двумя крышками. Стоя в церкви на отпевании Юли и глядя на неё, я вспоминала больницу и то, как мы познакомились. Была отчаянная мысль: как же я теперь без тебя, надо срочно пойти снова в больницу и найти себе нового друга! Но я рада, что не пошла. Привычная мне куратор Лиза вышла замуж и прервала волонтёрскую деятельность, а начинать всё сначала я бы не осмелилась: не смогла бы снова солгать о психическом заболевании. Но самое важное, что я вынесла из волонтёрства: привязываться к подопечным — это неправильно. Их нужно отпускать в тот момент, когда они выписываются из больницы. Волонтёр — это тот, кто сопровождает тебя в нелёгкое время, немного скрашивает твои безрадостные больничные дни. Но быть волонтёром вне стен больницы тяжело. Я часто задумывалась, не нарушаю ли волонтёрскую этику, перейдя границы в общении с подопечной. Но я больше не была волонтёром, я стала другом. Я заботилась о Юле, но не смогла уберечь от самого страшного поступка. Никто не смог. И я поняла, что не готова похоронить ещё одного друга.
***
Если у вас есть истории волонтёрского опыта, которыми вы бы хотели поделиться, пишите нам!
Почта: sifdaughters@yandex.ru
Бот обратной связи в Телеграме: @SifFeedbackBot
